Глава 12 Призраки мертвых в ваших телесных симптомах Процессуальный ум помогает справляться с внутренними проблемами, телесными напряжениями и общественными конфликтами. Во всех этих областях мы рассматривали вас, ваше тело или других людей в качестве обладающих

Призраки мертвых солдат Один способ узнать больше о призраках состоит в том, чтобы читать, что люди пишут или говорят о жизни перед тем, как умереть. Написанное ими продолжает жить после смерти. Например, в выпуске «Ньюсуик» за 2 апреля 2007 г. я читал статью «Голоса павших»,

Отношение живых к миру мертвых в архаических культурах обычно определяется понятием культа предков, подразумевающим различные ментальные, ритуальные и вербальные формы почитания, поклонения и обожествления умерших.Между тем, отношения двух миров не полностью укладываются в это понятие: кроме культа, в них явно присутствует страх перед мертвыми, сознание зависимости от них, стремление к поддержанию определенного равновесия между двумя мирами, в котором усматривается гарантия сохранения всего миропорядка. К такому типу отношений более применимо сербское слово страхопоштованье, т.е. почитание, переходящее в страх. Представления о «том» свете и его влиянии на земную жизнь, играющие кардинальную роль в традиционном мировосприятии, не ограничены, так сказать, идеологической сферой — они находят выражение в целой системе обрядовых форм, в конкретных запретах и предписаниях, в языке и фольклоре. В некотором смысле вся традиционная культура ориентирована на потустороннюю перспективу, каждый обряд и каждый конкретный ритуальный или ритуализованный акт поведения (а в такого типа культурах ритуализовано все) предусматривает общение с «тем» миром, узаконенное прерывание границы, отделяющей живых от мертвых; подлинный адресат ритуала (персонифицированный или неперсонифицированный) всегда принадлежит иному миру.

Каким бы ни мыслилось соотношение двух миров — зеркальным или «изоморфным», их автономность, «отдельность» никогда не ставится под сомнение, а граница между ними, разделяющая сферы влияния, всегда является предметом особой заботы. Как эти миры соотносятся — в пространстве, по «объему», по взаимной оценке? Как они воспринимают друг друга? Чего хотят живые от мертвых и чего ждут мертвые от живых? Отношения между ними не могут быть раз и навсегда уста-новлены, они постоянно подвержены испытаниям, пересмотру, нарушению — они нарушаются каждым событием смерти и каждым событием рождения — и требуют периодического восстановления. В данном случае нас будут интересовать те конкретные формы взаимоотношения двух миров, которые сложились в ритуальной практике и отразились в народных верованиях славян, в их языках и фольклоре.

Начнем с того, как в повседневную жизнь человека вписываются представления об ином мире. Здесь следует различать две стороны вопроса. Первая касается будущего посмертного существования конкретного живого человека, субъекта верований и поступков. В этом отношении заслуживают внимания прежде всего некоторые запреты (реже — предписания) и представления о грехе, в основе которых лежит убеждение, что все совершаемое человеком в земной жизни так или иначе найдет отражение в его жизни загробной. Например, считается опасным оставить недоеденным кусок хлеба — по украинским поверьям, он будет на «том» свете гоняться за тобой ; опасно ронять на пол крошки хлеба — словенцы верят, что душа человека будет столько лет мучиться на «том» свете, сколько крошек он уронил и растоптал. Полесские крестьяне, вынув хлеб из печи, спешили положить туда полено, «чтобы была кладочка (переход, мостик) на том свете, як помрешь». Народные представления о грехе, сформировавшиеся в значительной степени под влиянием христианства (подробнее см.: ), включают целый реестр соответствующих друг другу земных прегрешений и посмертных воздаяний за них (ср. рус. смолен. «Што ни заслужишь на етым свети, на тым получишь» ). Согласно этим представлениям, женщины, умертвившие своих детей, обречены на «том» свете поедать их тело (кровавое мясо); ведьмы, отнимавшие молоко у коров, в аду изрыгают его из себя; те, кто оставляли на поле залом, чтобы нанести порчу хозяевам, на «том» свете крутят солому; пьяница будет бочкой смолу возить и пить ее; тот, кто крал, на «том» свете будет носить на спине все украденное и т.п. По восточнославянским (белорусским, полесским) поверьям, на «том» свете перед каждым на столе выставлены его «добрые дела» — то, что он при жизни отдавал другим (в том числе подавал нищим) или делал для других. Таким образом, соблюдение правил, предписаний и запретов позволяет еще при жизни обеспечить себе благополучное загробное существование и, наоборот, нарушение запретов и правил обрекает человека после смерти на муки и наказания.

Второй аспект темы касается не способов обеспечения личного благополучия после смерти, а «безличной» ориентации всего жизнеустройства социума и поведения каждого его члена на удовлетворение потребностей и условий обитателей потустороннего мира. Здесь также можно указать немало примеров, когда запреты и предписания земной жизни мотивируются интересами иномирных адресатов. В том же примере с хлебом может действовать примета: если упадет со стола кусок хлеба, то значит, на «том» свете кто-то (возможно, родственник) голоден, остался без хлеба и т.п. Белорусы считали необходимым, вынув хлеб из печи, поскорей облить его холодной водой, чтобы в аду для душ не жалели воды . Общеизвестен запрет женщинам-матерям есть яблоки до Спаса (Преображения), мотивируемый в народе тем, что их умершие дети на «том» свете будут лишены этого угощения. Известны запреты в поминальные дни и некоторые праздники белить стены дбма из-за опасения «замазать глаза» покойникам или прясть, чесать шерсть, подметать пол и т.п., иначе «засоришь глаза» мертвым; сновать, иначе «заснуешь дорогу дедам»; шить, чтобы не зашить глаза предкам; выливать воду во двор, так как можно облить «гостей», танцевать -затопчешь родителей» и многие другие. В Полесье, когда впервые после похорон собирались белить дом, шли на кладбище и покрывали могилу скатертью, чтобы «не закапать глаза покойнику» (Ровенская обл.). Особая забота о зрении покойников (проявляющаяся и в поминальных ритуалах) объясняется представлением о «том» свете как царстве тьмы или мрака.

Однако главным регулятором отношений между мирами выступает, безусловно, ритуал, в первую очередь сам погребальный обряд и специальные поминальные обряды, в которых каждый акт имеет целью обеспечить потребности умерших родственников и всех покойников в целом, чтобы тем самым уберечь живых от грозящих им неприятностей со стороны загробного мира. Уже при похоронах умерший снабжается необходимой одеждой, в которой ему предстоит пребывать на «том» свете, едой (клали в гроб пироги или хлеб, яйцо, яблоко, орехи, конфеты и др., южные славяне часто оставляли в гробу или в могиле вино), деньгами (чтобы заплатить за переезд или переправу по воде) и другими нужными ему предметами (старики — тростью, курившие — трубкой и табаком, дети — пеленками и игрушками и т.д.); для покойного непременно зажигают свечу, чтобы осветить ему путь на «тот» свет, ему развязывают ноги, чтобы он мог передвигаться (тем, кому забыли это сделать, приходится на «том» свете прыгать, как спутанным лошадям). Особой заботой окружается душа человека: для нее ставится у изголовья умирающего или на подоконник вода, чтобы она могла обмыться, вывешивается полотенце, чтобы она могла утереться, отворяется дверь или окно, чтобы она могла вылететь, покрываются крышкой сосуды с водой, чтобы она не утонула в воде и не задержалась в доме, завешивается зеркало, чтобы она не осталась в нем, и т.д. Крестьяне Смоленской обл. в течение 40 дней после смерти оставляли умершему на ночь еду и «стелили постель»: застилали полотенцем лавку, на которой он лежал, на полотенце ставили воду и клали хлеб, а снаружи на дом вывешивали ленту или лоскут, по которым душа должна была найти свой дом .

Специальные меры принимались для того, чтобы предотвратить возвращение умершего в дом вне установленного времени: для этого выносили гроб через окно, возвращались с кладбища другим путем, чтобы «запутать дорогу», и т.п.

В поминальные дни и многие календарные праздники соблюдается множество запретов, объясняемых интересами умерших, и совершаются специальные ритуалы, адресованные им. Несоблюдение этих запретов и ритуалов влечет за собой семейные распри, падеж скота, неурожаи и прочие наказания и несчастья. По верованиям белорусов, «весной, вместе с оживанием природы, с пробуждением ее от зимнего сна, оживают и души мертвых и выходят из тесных гробов на вольный свет. Полагают, что они нуждаются в пище и питье, что они едят и пьют, но редко: три-четыре раза в год с них вполне достаточно. Для удовлетворения этой потребности и в знак уважения к предкам периодически устраиваются поминальные столы, по-белорусски — дзяды» . Для мертвых в поминальные дни готовили обед или ужин с множеством блюд (иногда предписывалось их число, например, 12), приглашали их особым церемонным образом (выходя к воротам, на крыльцо, подходя к окну или к двери, протягивая им угощение и призывая их высоким голосом), оставляли им место за столом, ставили для них на столе (или на окне, возле икон) рюмку и отдельный прибор, откладывали или отливали им на тарелку, на стол или под стол понемногу от каждой еды; не убирали на ночь еду и посуду со стола, чтобы покойники могли ими воспользоваться; вывешивали им полотенце, чтобы они могли перед трапезой помыть руки; не закрывали в домах двери; выносили во двор и развешивали для умерших одежду и т.п. На Русском Севере на поминках в день похорон прибор для умершего ставили на печке, «чтобы он [покойник] обогрелся» .

Белорусы готовили умершим на деды баню: перед ужином сами мылись в бане и, когда все перемоются, ставили на полок ведро чистой воды с веником — для дедов; так непременно нужно делать, по утверждению крестьян, потому что умершие моются всего только четыре или пять раз в году и только на это время их отпускают; если кто из моющихся в эти дни в бане слишком там замешкается, то их просто выгоняют оттуда, говоря: «пуститя ужо покойников» или брал горшок с остатками кутьи, пятился задом к двери и говорил: «Деды, деды! Поели кутьи, идите домой», после чего открывал дверь, бросал горшок во двор и быстро захлопывал дверь . «Родителей» приглашали также на рождественский ужин, на масленицу «заговляться» (первый испеченный блин клали на окно или на божницу, подвешивали к крыше) и в другие праздники.

Все эти приготовления и обряды совершаются в убеждении, что в эти дни умершие приходят к живым, в свои дома, к своим родственникам. По верованиям русских Заонежья», «личный» ангел каждого покойника доставлял его домой на поминки в течение года, после этого срока души домой не приходили . Пришедших в свой дом предков можно было увидеть с помощью различных магических приемов. Для этого, по белорусским верованиям, нужно сесть на печку и просидеть там целый день, ничего не евши и ни с кем не говоря, тогда вечером увидишь, как покойники садятся за стол, при этом узнаешь даже, что они при жизни своей украли, так как все это они потащат за собой. Можно после ужина ночью сесть на пол, не спать и не говорить, тогда увидишь тех, кого поминали. Можно также увидеть мертвецов за столом, если посмотреть со двора через окно; однако тот, кто сделает это, больше года не проживет . Русские, чтобы увидеть покойника в сороковой день, также заранее забирались на печку и оттуда смотрели через хомут или, одевшись в шубу левой стороной вверх, смотрели сквозь решето на место, приготовленное для покойника: если удавалось увидеть покойника, это означало, что родственники хорошо молились за него . По украинским верованиям, чтобы увидеть умерших родителей, надо запрячься в конскую упряжь . Болгары Пловдивского края, чтобы увидеть души, держали над водой зеркало, пока в нем не появится отражение, или подвешивали зеркало над колодцем, однако это считалось опасным и для мертвых, и для живых . Украинцы полагали, что способность видеть мертвых можно приобрести, если в полночь перед Навской пасхой (Пасха мертвых, четверг пасхальной недели) надеть на себя рубаху, вытканную из отходов от чесания волокна , а по рассказам смоленской крестьянки, чтобы увидеть пришедших на поминки покойников в сороковой день после смерти ее свекрови, ей советовали надеть на себя еще не мытую, по местным обычаям, рубаху покойницы и тихо стоять, не откликаясь ни на что . На Русском Севере на поминках сорокового дня носили вокруг стола маленьких детей и спрашивали, «видят ли они тату, дядю, тетю и т.п. Если дети повторяют последние слова, то значит, они видят незримого гостя» . В Полесье, на Житомирщине, нам рассказывали, что не раз в поминальные дни видели, как покойники вечером, в темноте, потихоньку спускались с кладбищенского холма растянувшейся процессией к деревне, их движение можно было наблюдать по колеблющимся в такт шагов огонькам свечей, которые они держали в руках. Известны также поверья о том, что предки в пасхальные дни собираются в церкви на службу, и там их можно увидеть с помощью специальных приемов (обычно ночью). Кроме поминальных дней, видеть мертвых, слышать их голоса и говорить с ними может лишь тот, кто находится на смертном одре.

Покойников, навещающих свои дома в поминальные дни, можно не только увидеть, но и услышать. У белорусов популярны рассказы о том, как деды «мстят» тем родственникам, которые не приготовили им поминальный ужин, — ночью ходят по хате, стучат в окно и т.п. В некоторых районах Болгарии в троицкую субботу, когда покойники должны были возвращаться на свои места после пребывания среди живых, женщины приносили в церковь ореховую листву, устилали ею пол, становились на колени или ложились на нее (иногда лицом вниз), веря, что умершие находятся под листьями или идут по ним; нельзя было смотреть наверх, чтобы не спугнуть мертвых, которые, увидев родных, могли не успеть вернуться в свои могилы; следовало хранить молчание, чтобы услышать, как мертвые идут. У восточных славян известны поверья о мифической стране рахманов, куда сплавляют по реке яичную скорлупу, чтобы сообщить о наступившей Пасхе; если же в день Рахманскдй пасхи приложить ухо к земле, можно услышать, как в стране рахманов звонят колокола, однако услышать это может только праведный. Обнаружить свое пребывание покойники могли и следами, оставляемыми на песке или на рассыпанной муке в доме, об их приходе судили по тому, смята ли приготовленная им накануне постель, и т.п.

В другие поминальные дни и праздники общение с умершими происходит, так сказать, на их территории, когда живые приходят к мертвым, посещая кладбища, приносят еду, расстилают на могилах скатерти и устраивают трапезу, оставляют еду покойникам, закапывают в могилы яйца, блины и другую еду, поливают могилы водой и вином, зажигают свечи, окуривают могилы, украшают их цветами, листьями, у восточных славян также полотенцами, фартуками и т.п. Согласно верованиям, умершие предки на «том» свете видят лишь благодаря свету, который доходит до них от поминальных свечей, и питаются лишь тем, что им готовят и приносят родственники в поминальные дни. Сербы верят, что перед каждым покойником на «том» свете стоит стол, на котором лежит только то, что родные принесли ему на задушницу (на помин души). Белорусы в поминальные дни, однако, опасаются оказаться на кладбище в полночь, так как, по их поверьям, в это время все мертвые «встают и выходят из гробов своих; если бы кто-нибудь из живых на эту пору остался на кладбище, то мертвые непременно задавили бы его и снесли в могилу» .

Кроме «кормления» предков, известны и другие формы общения с ними. Так, у южных и восточных славян, а также кое-где в Польше известен обычай «греть покойников», т.е. возжигать костры, жечь стружки или солому, чтобы обогреть умерших. Это могла быть часть поминального ритуала или календарного праздника (весной или на святки). Иногда возжигание костров могло мотивироваться необходимостью осветить путь мертвым, приходящим на землю с «того» света.

Общение с миром мертвых может осуществляться не только ради благополучия умерших, но и в интересах живых, которые ищут у обитателей загробного мира помощи и защиты от напастей и бед. К покойникам, особенно к утопленникам и висельникам, обращаются с просьбой отвести от села градовую тучу или прекратить засуху . Даже имена умерших обладают, по народным представлениям, магической силой. Так, по полесским поверьям, при встрече с волком надо назвать имена трех (или девяти) умерших родственников, тогда волк не тронет . При встрече с русалкой также надо «читать молитвы и мертвых вспоминать». В случае пожара рекомендуется трижды обежать дом, выкрикивая имена двенадцати утопленников, тогда якобы огонь не распространится, а пойдет столбом вверх .

Один из самых главных каналов сообщения между «тем» и этим светом — сон, который трактуется в народной культуре как временная смерть. Во сне граница между мирами становится проницаемой с обеих сторон, спящий может встретиться со своими умершими родственниками двояким способом — либо они силой сна оказываются перенесенными в земную обстановку, либо спящий оказывается перенесенным на «тот» свет, и общение происходит на территории мертвых. Последнее особенно характерно для так называемых обмираний, т.е. летаргического сна или глубокого обморока, когда, по поверьям, душа спящего пребывает на «том» свете и наблюдает загробную жизнь, встречает своих родственников и т.п. (подробнее см.: ). Нередко попавший на «тот» свет живой человек получает там какие-то сверхъестественные знания и способности, которые он после пробуждения применяет в своей земной жизни. Иногда (особенно у восточных славян) в рассказах об обмираниях попавшему случайно и преждевременно на «тот» свет человеку сообщают точное время его смерти или другие важные сведения, которые ему, однако, по возвращении на землю (по пробуждении) не позволяется раскрывать под угрозой смерти. В обычном сне нередко приснившиеся покойники (особенно те, кто недавно умер) высказывают оставшимся в живых родственникам свои претензии, жалобы, просьбы и пожелания. По полесским рассказам, покойники могут жаловаться, что им не положили в гроб каких-то необходимых им вещей (например, одежды), что их погребли в сыром месте, и они лежат в воде, что им не устроили положенных поминок и т.п. В таких случаях живые всегда откликались на нужды умерших, например, шли на кладбище, разрывали могилу и убеждались, что, действительно, гроб плавает в воде. Если же нужно было передать нечто на «тот» свет по просьбе умершего или по желанию живых, то сделать это можно было при погребении нового покойника, достаточно было положить в гроб или закопать в могилу требуемый предмет. Еще одним каналом связи с умершими могло служить дерево: по верованиям крестьян Ростовской обл., если что-либо бросить в дупло старого, почитаемого в округе дуба, то оно «прямо попадет на тот свет»; если хотели от чего-нибудь избавиться насовсем, бросали в дупло (запись Т.Ю. Власкиной) . Надежным способом передачи чего-нибудь покойнику повсеместно считается дарение нищему (ср., например, ).

Во многих традициях принято было во время похорон передавать с покойником на «тот» свет своим ранее умершим близким приветы, пожелания и сообщения о важнейших новостях семейной жизни. Такая «корреспонденция» на тот свет могла иметь устную или письменную форму, но часто она содержалась в причитаниях и оплакиваниях покойника. Например, в русском вологодском причитании по матери дочь просит ее передать привет ранее умершей сестре и рассказать ей о том, как без нее живут ее дети-сироты: «Ой, ты пойдешь-то ведь, мамушка, / Ой, ты пойдешь ведь, родимая, / Ой, по тому свету белому. / Ой, ты увидишь ведь, мамушка, /Ой, ты увидишь, родимая, / Ой, ты родимую сестрицю — / Ой, да скажи-ко ты, мамушка, / Ой, да скажико, родимая, / Ой, от меня, от горюшици, / Ой, да поклонники низкие! / Ой, об родимой-то сестрице, / Ой, шибко я стосковалася, / Ой, шибко я сгоревалася! / … Ой, ты, родимая сестриця, / Ой, ты не знаешь ведь, сестриця, / Ой про своих малых детонёк! / Ой, твои малые детоньки, / Ой, всё живут-то без маменьки, / Ой, да живут без родимыя! / Ой, им всего навидатися, / Ой, да всего наприматися, / Ой, им босым находитися, / Ой, голодным насыпатися, / Ой, без родимыя мамушки!» .

Интересным способом сообщения с иным миром, обмена информацией был, например, не приуроченный к поминальному обряду псковский ритуальный «плач с кукушкой»: по местным верованиям, в облике кукушки душа умершего прилетает с «того» света домой навестить своих родных, ей же передают вести для обитателей «того» света. Женщина, желающая поговорить со своим умершим мужем, сыном, матерью, дожидается лета, прилета кукушки, идет в лес, на болото, в поле и, услышав кукование, начинает причитать: «Шерая моя жалкая, / шерая кукушечка! / Что ж ты прилятела, закуковала? / Что ж ты мне принесла, какую весточку? / Ти ‘т моей дочушки-кукушки, / Ти ‘т родителки-матушки?» .

До сих пор речь шла о формах общения между миром живых и миром мертвых, направленного главным образом в одну сторону — от живых к умершим. Но и потусторонний мир имеет свои способы и свои каналы сообщения с земным миром. На земле есть «представительства» и локусы «того» света. «Агентами» загробного мира среди живых, кроме законно посещающих их в назначенные дни душ умерших предков, являются представители так называемой низшей мифологии, демоны, генетически тоже покойники, но отличающиеся от душ тем, что они принадлежат умершим «не своей», а насильственной смертью, или же происходят от самоубийц, некрещеных детей, покойников, при погребении которых был нарушен ритуал, и т.п. В отличие от душ, локализованных в пределах иного мира, соблюдающих демаркацию границ и лишь в установленное время пересекающих ее, демоны пребывают на самой этой границе, не находя постоянного пристанища ни в пространстве живых, ни в пространстве мертвых. К этому типу «агентов» принадлежат и так называемые ходячие покойники, навещающие своих близких, — матери, приходящие кормить грудью детей, мужья, посещающие своих жен по ночам, и т.п.

Локусом иного мира не земле является прежде всего кладбище, где обитают умершие и где они «поджидают» новых обитателей (душа последнего погребенного на кладбище сидит или висит на кладбищенских воротах и ждёт — полес. стоит на варте, т.е. на страже, — когда ее сменит очередной новосел). Отсюда мертвые периодически, в определенные календарные сроки, совершают свои вылазки в пространство живых, и сюда они потом возвращаются.

Граница между мирами, составляющая предмет особой заботы и постоянного внимания живых, имеет не только топографическое, но и временное содержание. Если в локативном выражении граница — это прежде всего вода, водные преграды и источники, реки, колодцы, даже сосуды с водой, которые закрываются или опорожняются в момент смерти (подробнее о воде как границе миров см.: ), а также межи, перекрестки, развилки дорог, сами дороги и т.д. (в представлениях о загробном мире границей часто служит также гора, а из других «вертикальных» рубежей — дерево), то временная граница получает обозначение и в суточном, и в годовом (календарном) циклах. Известно мифологическое осмысление полночи и ночи вообще, полдня, восхода и захода солнца; известно и осмысление изоморфных им в годовом круге точек и периодов (Купала, святки и т.п., см.: ), весеннего периода , трактовка больших праздников с характерными для них запретами и их мотивировками и т.д. В народном календаре эти периоды (особенно святки и весенний период от Пасхи до Троицы) бывают отмечены особыми ритуалами, рассчитанными на то, чтобы не навлечь на себя недоволство «гостей», задобрить их, заручиться их поддержкой или отвлечь их внимание. Заслуживают упоминания также временные ограничения, относящиеся к погребальным и поминальным обрядам, например требование хоронить до захода солнца, до полудня и т.п. У русских в Заонежье было принято ходить на кладбище только до полудня, и это объяснялось тем, что «покойник только до обеда ждет», «с обеда у них там свой праздник» . Прерывание границы между мирами наступает и каждый раз, когда происходит рождение на свет нового человека и когда наступает смерть. Согласно одному тамбовскому свидетельству, если ребенок при рождении не обнаруживает признаков жизни, то повитуха начинает его пригудатъ, т.е. говорит: «Наш, наш, наш» , тем самым магически подтверждая, что ребенок преодолел опасную границу между «чужим» и «своим» миром и принадлежит пространству жизни.

Таким образом, «формула сосуществования» двух миров предусматривает их независимое существование и строго определенные способы взаимодействия между ними, соблюдение временных и пространственных ограничений, исполнение необходимых ритуалов, направленных на поддержание границы и обеспечение благополучия как живых, так и умерших.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Заглада Н. Харчування в с. Старосшп на Чержпвщиш // Матер1яли до етнологп. Килв, 1931. [Т.] 3. С. 182.
Federowski М. Lud biatoruski па Rusi Litewskiej. Krakdw, 1897. Т. 1.
Толстая СМ. Грех в свете славянской мифологии. // Идея греха в еврейской и славянской народной традиции. М, 2000.
Добровольский В.Н. Смоленский областной словарь. Смоленск, 1914. С. 381.
Листова Т.А. Похоронно-поминальные обычаи русских // Похоронно-поминальные обычаи и обряды (Библиотека Российского этнографа). М., 1993.
Богданович А.Е. Пережитки древнего миросозерцания у белорусов. Гродно, 1895.
Причитания Северного края, собранные Барсовым. СПб., 1997. Т. 1.
Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. СПб., 1890. Т. 1.4.2.
Пахаванш, пам1ню, галашэнш. (Беларуская народная творчасць). Мшск, 1986. С. 178.
Логинов К.К. Семейные обряды и верования русских Заонежья. Петрозаводск, 1993.
П. Гринченко БД. Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней губерниях. Чернигов, 1895. Вып. 1. С. 42-43.
Пловдивски край. Етнографски и езикови проучвания. София, 1986. С. 273-274.
Боряк Е.А. Традицонные знания, обряды и верования украинцев, связанные с ткачеством (середина XIX — начало XX в.). Кандидатская диссертация (рукопись). Киев, 1989. С. 159.
Толстые Н.И. и СМ. Заметки по славянскому язычеству. 5. Защита от града в Драгачеве и других сербских зонах // Славянский и балканский фольклор. Обряд. Текст / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1981.
Полесский этнолингвистический сборник / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1983. С. 135.
Полесский архив Института славяноведения РАН. Москва.
Живая старина. 1999. № 2. С. 22-29.
Денисова И.М. Вопросы изучения культа священного дерева у русских. М., 1995. С. 184.
Ефименкова Б.Б. Севернорусская причеть. Междуречье Сухоны и Юга и верховьев Кокшенги (Вологодская область). М., 1980. С. 103.
Разумовская Е.Н. Плач с «кукушкой». Традиционное необрядовое голошение русско-белорусского пограничья // Славянский и балканский фольклор. Этногенетическая общность и типологические параллели / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1984. С. 162.
Mencej М. Voda v predstavah starih Slovanov о posmrtnem ftvljenju in Segah ob smrti. Ljubljana, 1997.
Толстой Н.И. Времени магический круг (по представлениям славян) // Логический анализ языка. Язык и время / Под ред. Н.Д. Арутюновой и Т.Е. Янко. М., 1997. С. 17-27.
Агапкина Т.А. Поминальная тема в пасхальных и троицких верованиях, ритуалах и календарной терминологии // В печати.
Махрачева Т.В. Лексика и структура погребально-поминального обрядового текста в говорах Тамбовской области. Кандидатская диссертация (рукопись). Тамбов, 1997. С. 71.

Толстая Светлана Михайловна — д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.

2000 г. С.М. Толстая

История религии Зубов Андрей Борисович

«МИР МЕРТВЫХ» И «МИР ЖИВЫХ»

«МИР МЕРТВЫХ» И «МИР ЖИВЫХ»

«Они хоронили своих умерших в земле, – писал С. Г. Ф. Брэндон, – поскольку они были убеждены, что обиталище мертвых находится под землей… Снабжение умерших предметами, в которых они имели нужду в этой жизни, видимо, может быть объяснено тем, что первобытные люди совершенно не были в состоянии представить себе жизнь после смерти как либо иначе, чем жизнь, которую они знали здесь, на земле» . Это высказывание крупнейшего религиоведа в специальной работе, посвященной посмертному суду в верованиях различных народов, примечательно своей характерностью. Но в действительности оно очень оглупляет древнего человека, который прекрасно знал, что преданный земле мертвец лежит там, где его похоронили, не пользуется никакими орудиями и не ест ничего из оставленной в могиле пищи.

Похоронный обряд доисторического человека как минимум должен предполагать, что в сознании совершавших его существовало представление о двойственности человеческой природы, о теле, истлевающем в могиле, и о душе, которая сходит в «обиталище мертвых». Душе соответственно нужны не сами материальные предметы, но их «души». Так же, как на земле телесный человек ест материальную пищу из глиняной чашки и поражает врага боевым топором, так же в мире душ, душа умершего способна вкушать душу пищи и поражать душу врага душой топора. Чтобы человек «испустил дух», чтобы душа разделилась с телом, обязательно должна произойти смерть материального тела. Чтобы души предметов могли стать частью мира умершего, они как материальные предметы также должны умереть. Отсюда – довольно распространенный обычай поздних веков – убивать рабов и жен на могилах их хозяев и мужей и восходящая к неолиту традиция разбивания на могиле посуды и иных предметов из обихода живых. Разрывание одежды в знак скорби по умершему восходит, быть может, к этому же ряду символов.

Но, хотя знание факта двойственной, а то и троичной (дух, душа и тело) природы человека уже можно обнаружить в самые ранние эпохи существования рода Homo, в среднем и даже в раннем палеолите (синантропы Чжоу Коудяна), объяснение им всей полноты погребального ритуала вряд ли возможно. Во-первых, хоронят тело, телу придают эмбриональную позу или позу сна. Значит верят в пробуждение, в возрождение тела, значит – не ограничивают древние инобытие человека жизнью души, а ждут в будущем какого-то чудесного мига, когда души воссоединятся с телами и мертвые проснутся. Во-вторых, разламывание заупокойных даров – довольно поздний и не всеобщий обычай. Скорее – здесь мы сталкиваемся с вторичной рационализацией заупокойного, погребального ритуала. Первоначально и поза, которую придавали телу умершего, и пища, и предметы труда, и оружие, положенные в могилу, подчеркивали, символически обозначали, что умерший жив, что смерть – это временное его состояние.

В иных культурах для знаменования этого факта прибегали к иным символическим рядам и не сопровождали предметами земной жизни погребение. Да и предание земле, зафиксированное с мустьерских погребений неандертальцев, возникло не из желания «приблизить» покойника к подземному обиталищу душ, но, скорее, из простого и одновременно бесконечно глубокого убеждения, что Матери-Земле, из которой тело взято, надо вернуть свое. А она, Земля, когда наступят сроки, возродит семя небесной жизни, Вечному Небу. И опять же, только вторичная рационализация связала обитель душ, царство мертвых, с подземным миром именно потому, что в землю издревле помещали в ожидании воскресения тела умерших. Мы увидим, как борются, как сосуществуют небесное, внеземное и подземное местоположения душ умерших в древнейших письменных культурах – в Шумере, в Египте.

Неолитические погребения, в сравнении с верхнепалеолитическими, могут удивить бедностью погребального инвентаря. В протонеолитический и ранненеолитический период умершие становятся частью мира живых и потому их жизнь не нужно знаменовать погребальными «дарами». Черепа умерших стоят в доме рядом с очагом, кости покоятся близ жертвенника. С теми, кто уже «не существует», так поступать не могут. Мертвые в ту эпоху не просто считались живыми, но их жизнь была существеннейшей опорой жизни живых.

В тех случаях, когда захоронения производились под открытым небом, мы находим на заупокойных алтарях толстый слой золы. В Нахал-Орене он достигает полуметра. Кому приносились жертвы на могилах предков – самим умершим или их Творцу – не ясно. Но совершенно очевидно одно – огненные жертвы не могли приноситься тем, кто обитает «под землей». Огонь возносится от земли к небу и объект жертвы натуфийцев (Нахал-Орен – одно из натуфийских поселений Палестины) имел небесную природу. Когда представления о подземной топографии мира мертвых закрепилось, жертвы мертвым стали совершаться иначе – кровь жертвенных животных должна была напитать землю, а сами жертвенники, например, в греческом культе героя, устраивали ниже уровня земли.

Захоронения с рогами копытного в руках или на груди умершего (например, Эйнан), а позднее с амулетами в виде бычьих голов (Сескло, Фессалия, VI тысячелетие до Р. Х.) безусловно, указывают на цель посмертного странствия – к Небесному Богу. На ожидание странствия указывают нередкие находки скелетов собак рядом с людскими захоронениями (Эрк эль-Ахмар, Убейд, Альмьера). Сбака, проводник охотника в этом мире, оказывается понятным символом верного пути при переходе в инобытие. Собакоголовые Анубисы, Керберы – позднее воспоминание этого ранненеолитического образа.

Характерные для раннего неолита захоронения под полами домов и внутри поселений остаются обычными и в священных городах VII-VI тысячелетий. В Чатал Хююке на площади раскопа в полгектара обнаружено более пятисот захоронений. Хоронили под лежанками жилых домов, причем мужчин – под угловой скамьей, а женщин вдоль длинной стены. Мелларт предполагает, что на этих же скамьях спали живые мужчины и женщины . Кроме того, немало захоронений обнаружено и в овальных ямах вне домов. Довольно много людей похоронено в святилищах. В святилище VI. 10 найдено 32 скелета, в святилище грифов (VII.8) – шесть погребений. Мелларт отмечает, что одежды, украшения и вещи погребенных в святилищах обычно намного богаче и разнообразней, чем у похороненных в домах и в овальных ямах. Ученый предполагает, что в святилищах покоились останки высших жрецов, которые при жизни совершали в них священнодействия. Примечательно, что в хозяйственных двориках и хранилищах запасов захоронения полностью отсутствуют. Это указывает на неслучайность выбора мест погребений чаталхююкцами. Хоронили не там «где попроще», а там, где полагали нужным.

Расположения костей скелета, неполнота скелетов указывают на вторичный характер захоронений в Чатал Хююке, да иначе и невозможно было делать при стремлении горожан жить в одних домах со своими усопшими. Ряд стенописей святилищ показывают, что тела умерших оставляли вне города на легких помостах для экскарнации (распада мягких тканей). Затем очищенные кости заворачивали в одежды, шкуры или циновки и погребали в домах и святилищах. Останки посылались охрой и киноварью, черепа в области шеи и лба красили синей или зеленой краской. С погребенными клали небольшие «дары», но статуэток и керамики нет в могилах Чатал Хююка. Иногда черепа, как и в начале неолита, отделялись от скелетов и помещались открыто в святилищах.

«Священные города» как бы завершают традицию X-VIII тысячелетий до Р. Х. С VI тысячелетия все заметней проступает новая тенденция к разделению миров мертвых и живых. В хассунской культуре (Месопотамия, VII-VI тысячелетия) мертвых, как правило, погребают уже вне поселений. Под полами домов продолжают хоронить только тела детей и подростков. В Библе VI тысячелетия под домами также обнаружены только детские погребения, в которых человеческие кости иногда перемешаны с овечьими. Такие захоронения делались в специальных небольших сосудах. Почти полное отсутствие взрослых погребений говорит о наличии специальных кладбищ.

Такие «кладбища» или переходные к ним формы типа «домов мертвых» вскоре были обнаружены. В Библе это постройка «46-14», под полом которой похоронено более 30 человек, в Телль ас-Саване (Средняя Месопотамия) – постройка «№ 1» VI тысячелетия, под которой в ямах на 30-50 см ниже уровня пола находилось более ста вторичных захоронений.

В это же время из интерьеров жилищ исчезают и черепа умерших родственников, которые раньше нередко ставили вдоль стен и вокруг очага. Те же тенденции заметны и в погребальных обычаях Дунайской равнины VI тысячелетия. Взрослых и здесь редко теперь хоронят под домами, но обычно – вне поселений, в пещерах или на специальных кладбищах.

Причины изменения казалось бы устоявшегося обычая можно понять, поскольку перемены не распространились на детей. Жители среднего неолита почему-то полагали, что именно тех, кто умер во взрослом возрасте необходимо разлучать с домом, предавая земле или на кладбищах или в специальных «домах мертвых». Но чем дети отличаются от взрослых?

Подобно неандертальцам и кроманьонцам, обитатели неолитических поселений полагали, что умершие дети в инобытии станут взрослыми. В том же Телль ас-Саване детские захоронения по инвентарю неотличимы от взрослых, в них нет специальных детских вещей. Поэтому живых смущал не возраст сам по себе, а нечто, лишь отчасти связанное с годами земной жизни, а не с «возрастом» в вечности. Надо заметить, что и в настоящее время в Индии общий для всех индусов закон о кремации умерших не распространяется на детей до пяти-шести лет и на святых. Объясняют эти «исключения» обычно тем, что маленькие дети еще свободны от греха и потому не оскверняют собой землю, а святые подвижники аскезой уничтожили в себе все греховное. Очень возможно, что люди среднего неолита размышляли подобным образом и потому перестали хоронить взрослых в своих жилищах. Взрослые были грешны.

Понятие греха – одно из важнейших в большинстве религий. Суть его в том, что человек своевольно нарушает какие-то установленные Творцом мира законы. Если все в мире – и живое и неживое – естественно следует тем правилам, которые заложены в основание мироздания, то человек может делать это, а может и не делать. Он – свободен. Свобода эта не беспредельна. В чем-то, подобно всем живым существам, человек инстинктивно подчиняется естественному закону – он не в состоянии свободно отказаться от питья, дыхания, сна, хотя может волевым усилием и существенно ограничить свои потребности и желания. Но где-то, и в очень обширной области своих действий, человек свободен вполне. Он может делать другим людям гадости, а может помогать им, он в состоянии жертвовать собой ради ближнего, любимого им, а может и требовать жертвы себе от других людей. Каждый из нас много раз на дню делает, часто того не замечая, такие выборы между добром и злом, хорошим и плохим. Для религиозного ума добро – это не просто то, что люди согласились считать таковым. Добро – это объективное установление Божие человеку, это – воля Божия в отношении человека, это, если угодно, предписанный ему Творцом закон, следуя которому он обязательно достигнет счастья, поскольку Бог – благ.

Напротив, зло – это отход от Бога в своеволие. Презрение к закону, данному человеку Творцом. Поскольку Бог – единственный первоисточник жизни, то отход от Него есть смерть, превращение в ничто. Грех – это и есть такое самоуничтожение, хотя с точки зрения самого совершающего грех человека, он самоутверждается, реализуя поставленные им перед собой цели. Человек не может вполне понять своим умом, почему-то хорошо, а это плохо, желание плохого к тому же часто застилает ему глаза. Отсюда – закон – это объективированная, но не объясненная воля Бога. Во многих религиях именно божественный закон является нитью, ведущей человека к своему Творцу, к блаженству и бессмертию.

Разделение заупокойных обычаев, различия в топографии погребений детей и взрослых с наибольшей достоверностью могут быть объяснены именно сознанием греховности взрослого человека. Но так же и убежденностью в безгрешности младенцев. Поэтому мы можем предположить, что в эпоху неолита грех считался делом рук самого человека, его свободного волевого выбора. Понятно, что младенец такой выбор сделать еще не может и потому сохраняет безгрешность. Умерший взрослый начинает сознаваться, как вместилище грехов, которые могут перейти на живых, продолжающих жить в доме, где он покоится. Ведь мысль о взаимообмене силами живых и умерших за несколько тысячелетий доразделения дома и кладбища уже легла основанием религиозного бытия человека, вызвав к жизни, как мы предположили, и оседлость, и доместикацию. Но тогда, в протонеолите и раннем неолите этот «взаимообмен» воспринимался как благо, теперь же – как вредоносная опасность. И мертвые покидают мир живых. Их обителью отныне становится некрополь – город мертвых, кладбище.

Примечательно, что приблизительно в это же время святилище окончательно превращается в храм, отделяясь от жилища. Живые не только умерших, но и самих себя не считают более достойными постоянного предстояния Богу и святыне. Они грешны в своей повседневной жизни и поэтому, дабы не вызывать гнев Божества лучше Его дом отделить от своего и посещать Дом Божий в особые дни в состоянии очищенности, чистоты.

Не связано ли это обострение переживания греха с проникновением антропоморфизма в иконографию Творца? То есть, когда люди смогли уподобить Бога себе, тем самым, говоря, что они подобны Богу, несут в себе Его образ, они остро ощутили собственное несовершенство, то, что божественное в них подавлено человеческим, доброе – злым.

Как бы то ни было, но в это время в погребениях, по-прежнему бедных инвентарем, встречается часто только один нарочито поставленный предмет – это сосудик различной формы, но всегда небольшой. Иногда таких сосудов несколько. Они ставятся у груди и рук, реже – у ног и темени покойного (Телль ас-Саван). В погребениях самарской культуры (Месопотамия, VI-V тысячелетия до Р. Х.) в руках, на груди или у головы умершего ставилась маленькая каменная фигурка с чашечкой на голове. Дж. Отс, посвятивший этим статуэткам специальную работу, обратил внимание, что украшения фигурки и тела покойного, близ которого она помещена, совпадают . В убейдской культуре (IV тысячелетие) в захоронениях находят керамические тарелки с опрокинутыми на них чашечками.

Судя по более поздним аналогам уже исторического времени, все эти сосудики и чашечки содержали в себе растительное масло. По всей видимости, именно из VI-V тысячелетий идет широко распространенный и ныне во многих религиях западной половины мира обычай умащать тела умерших. Что символизировало масло, елей?

Погребальный сосуд из Телль Арпачии

Драма борьбы со смертью прекрасно отображена в погребальном сосуде из Телль Арпачии (Месопотамия, VI тысячелетие). В нем был предан земле череп. Внешняя стенка сосуда орнаментирована крестами мальтийского типа и бычьими головами. Также изображен огромный погребальный сосуд, над которым склонились два человека. Между их руками чашечка, полная, видимо, елея. Внутренняя стенка содержит сцену битвы умершего со смертью, олицетворенной хищным зверем. Тут же стоит бык и две женщины с распущенными волосами и подчеркнутыми знаками пола держат погребальный плат

Жаркий и сухой климат Переднего Востока быстро иссушает кожу. Под немилосердными солнечными лучами она трескается, начинает сочиться сукровицей, причиняя человеку тяжкие страдания. Но, если в кожу втереть растительное масло, страдания прекращаются. Кожа вновь становится эластичной и мягкой, болезненные трещины быстро врачуются. Должно быть это умягчающее действие масла обратило на себя внимание древнего человека . Кроме того, масло питает огонь светильника. Напитанный им фитиль горит, но не сгорает. Второе качество – прекрасный образ молитвы, первый – милосердия. Соединение двух этих качеств в одном веществе очень хорошо соответствовало религиозному чувству – молитва, устремленная к Богу, вызывает Его милость, которая умягчает раны, причиненные грехом.

Мертвый тем более нуждается в милосердии Божием. Он уже бессилен добрыми делами исправить соделанное им в жизни зло. Близким умершего остается только уповать на милость Творца. И потому сосуды с врачующим елеем ставятся близ тела покойного. Масло – символ исцеления Богом страждущего от пламени греха человека.

Чувство греха, переживание собственной некачественности, испорченности, материализовавшееся в разделении дома с кладбищем и святилищем, в широком использовании елея в погребальном обряде – особенность неолита. Осознав свою несоответственность Творцу, человек с новой драматической силой начинает искать пути преодоления ясно увиденной пропасти между собой и Богом.